Г. К. - Передо мной вырезка из армейской газеты. Статья о том, как красноармеец Орлов, в числе первых переправился через Днепр, несмотря на контузию, геройски воевал и так далее. Заметьте, газета - корпусная многотиражка, а армейская. Калибр более солидный. Вас представляли к Герою за Днепр или нет?. Вроде Вам было это звание положено, согласно сталинскому приказу. Ведь в 1-м батальоне Вашей бригады Звезду Героя получили 32 человека

Н. О – За переправу и бои на плацдарме я получил свою первую медаль «За отвагу». Воевал я там пехотинцем. А по поводу присвоений геройских званий за Днепр, у вас просто немного наивное представление об этом. Вы что думаете, там по заслугам всем его давали?. Если бы награждали согласно приказу Сталина, то как минимум, еще пять тысяч человек надо было удостоить звания ГСС, тех, кто в числе первых ступил на берег и не щадя жизни бился на плацдармах.
Давайте я вам объясню как это было на примере 2-х своих товарищей из 1-го батальона. Семен Гельферг и Григорий Гуртовник, оба мои земляки-одесситы, а с Гуртовником, я вместе учился в пехотном училище. Гельферг был командир отделения ПТР, подбил два танка, возглавил взвод после гибели командира, и погиб в атаке на плацдарме Получил звание Героя посмертно. Гуртовник, был в первой лодке, достигшей под жутким огнем правого берега, лично подбил гранатами танк, захватил немецкий пулемет и уничтожил много немецкой пехоты, но 26 сентября был ранен, и вывезен на левый берег Днепра, и наверное, поэтому, в геройский список не попал, а получил только орден Красной Звезды. В первом батальоне действительно получили звание ГСС больше тридцати человек, а у нас не дали никому. За первые сентябрьские переправы списки на ГСС посылали по связи ВЧ сразу в Москву, в Ставку, без составления наградных листов на промежуточных инстанциях, таких как : полк, дивизия, армия . В Москве, списки утверждались, а потом, публиковался указ о награждении. Те, кто форсировал Днепр в октябре, проходили обычную процедуру представления к наградам.
После войны, мы с Гуртовником встретились на встрече ветеранов корпуса. Он стал к тому времени капитаном 1-го ранга, а я полковником Военно-Морского Флота. Зашел между ветеранами разговор на эту тему, и люди осведомленные поведали, что под шумок, у нас в корпусе, парочка писарей из штаба, тиснули свои имена в список, отправленный в Москву на утверждение, и получили в итоге звание Героя Советского Союза.
Хочется верить, что такое не могло произойти в действительности, но это факт. . . И таких «писарей» хватало. . .
У нас, в минбате, никто к высшему званию представлен не был. Оставим эту тему. Уже нет Советского Союза, и звания ГСС тоже нет. Многих тогда несправедливо обидели в плане наград. Я не о себе сейчас говорю, а о тех тысячах простых солдат и офицерах, которые честно в бою заслужили звезды Героев, но для них, Родина пожалела золота на пентограмму. Мой друг, погибший в боях за Киев, геройский парень из Архангельска Ваня Сулоев, даже посмертно никакой награды не получил. . . Знаете, вот что, у меня к вам просьба. Я хочу чтобы вы, написали в интервью фамилии моих боевых товарищей, ребят из моей роты, каждый из которых, по моему мнению, достоин звания Героя за бои на днепровском плацдарме. Это : Леня Василенко, Кирил Захаров, Рауф Шамсиев, Саша Топоров, Гриша Евский. . . Может кто-то из их внуков случайно прочтет текст нашей беседы. Пусть гордятся своими дедами.

Г. К. – Вернемся к днепровским боям.

Н. О. - Через месяц нас вывели на Лютежский плацдарм, севернее Киева. На позициях оставили макеты танков и орудий из бревен и фанеры, а также части прикрытия. 6-го ноября подошли к Киеву. Город горел. . . В город мы не вошли, пошли в направлении на Фастов. Там же мне досталось от своих штурмовиков ИЛ-2 - дело на войне почти обычное. Отбомбились они по нам, потом добавили РС-ами, но видимо экипажи были малоопытные, потери у нас были небольшие. В наспех отрытом окопе, меня легко ранило, контузило, и вдобавок засыпало землей. Авианалет был коротким, ребята успели меня откопать живым. . .
А потом два раза брали Житомир. Кстати, находясь в житомирском «котле», мы рядовые бойцы, даже не предполагали, что воюем в окружении. Командиры нам об этом не говорили, и, вообще, все выглядело как рейд бригады в тыл врага, с обязательными боями при прорыве назад. А потом нас прижали. . . Вышли оттуда немногие. Пехоту выбило, а танки не могли держать линию обороны без стрелкового прикрытия. Мы стали отходить, но путь назад был не просто перерезан, это был «герметично захлопнутый капкан». Как вышли из окружения – это отдельный рассказ. . . Но об этом тяжело говорить и вспоминать.

Г. К. - Один из ветеранов рассказал мне о трагедии на станции Попельня. Вы в тот день были там. Так что же произошло на самом деле?

Н. О. - Взяли станцию, а на путях две цистерны со спиртом. Прострелили цистерны, набирали спирт в каски, котелки, в итоге перепились, и разбрелись по хатам спать и «греться» дальше. Подорвать железнодорожную стрелку со стороны противника никому и в голову не пришло. А ночью прибыл немецкий эшелон с танками, немцы разгрузились и зашли в райцентр. Танки, окрашенные почему-то в цвет пустыни. Наши Т-34, машины минбата – все стояли без охраны. И немцы нам устроили «варфоломеевскую ночь». Мы быстро протрезвели, повыпрыгивали в двери и окна, и побежали по снегу в сторону Василькова. Обычно во время боев спали в одежде, а тут, с перепоя, многие разделись до нательного белья, так и драпали, в кальсонах, босиком по снегу. Немцы хладнокровно расстреливали нас в спину из танковых орудий и пулеметов. Те кому посчастливилось вырваться из Попельни, пробежав пару километров, были остановлены командиром корпуса и заградотрядом. Комкор был в бешенстве, подарил нам все великолепие русского матерного творчества, а потом приказал – «Вперед, отбить станцию!». А у нас многие без оружия, в домах его пооставляли. Приказ надо выполнять, заградотряд стволы автоматов на нас направил на полном серьезе. Вот так и пошли, кто босый, кто безоружный, навстречу смерти. Я хоть с автоматом своим был, но на станции стояли тяжелые немецкие танки, чтобы мы там смогли бы сделать?. Шли медленно, без истерик и слез, понимая, что назад нам дороги нет. . . И вдруг, за нашими спинами появились танки из 71-й бригады нашего корпуса. И это «не кино и немцы», это - то ли Господь сжалился, то ли командиру корпуса, приказали отбить наши брошенные танки любой ценой, вот он поддержку и выделил. Побежали по снегу вперед. Самое интересное, что когда взяли Попельню снова, мы нашли машину нашего взвода целой, а две «тридцатьчетвертки» стоявшие по бокам от «студера» были сожжены. Я этот бой вспоминаю иногда как кошмарный сон. . .

Г. К. - В боях под Проскуровым Вас снова ранило, как это случилось?

Н. О. – В Проскурове был немецкий аэродром, на котором взлетная полоса была выложена металлическими решетками. Поэтому немцы бомбили нас беспрерывно, а наши самолеты из за фантастической украинской весенней непролазной грязи в воздух редко поднимались. Была сильная бомбежка и когда уже казалось, что все закончилось, меня задело осколком, который вырвал приличный клок мяса с левой стороны груди. Забинтовали меня, а дальше куда пойдешь, воевали мы в окружении, санбат и прочие тылы отстали от нас и остались по нашу линию фронта. Нам продовольствие и боеприпасы сбрасывали с самолетов. Без парашютов. Мне на голову грохнулся мешок с сухарями, и было совсем не смешно. . . Грязь была такая, что ни машины, ни танки пройти не могли. У нас не было возможности прорыва.
На Сандомирском плацдарме я попал под кассетное бомбометание. Кто это испытал – тому не надо рассказывать. Бомба разорвалась рядом. Меня землей завалило, из ушей кровь пошла. я задохнулся. Откопали, на носилки, и в медсанбат. Всю войну мне везло, несколько раз был ранен и все время легко, а вот эта контузия, из трех моих контузий- была самой тяжелой. Полтора месяца я пролежал в медсанбате. Постепенно слух и зрение восстановились. Заикался я еще долго. . . Но если уже речь зашла о ранениях, расскажу вам «занятную» историю. Брали немецкий город Бунцлау. Начался сильный артиллерийско-минометный обстрел. Упал за оградку какого-то гранитного памятника. В это время в меня попадает осколок. Пробил пряжку трофейного немецкого ремня и в живот. Ватник распахнул а там кровавое пятно на гимнастерке. . . Сами знаете, ранение в живот на войне – почти всегда смерть. А по памятнику осколки секут. Стал потихоньку на спине отползать. , и сам не пойму, почему именно в эту минуту, когда «небо с овчинку показалось», прочел надпись на памятнике прикрывшем меня от осколков, - надпись на русском языке!, а сверху написано тоже самое по-немецки, – «Здесь похоронено сердце фельдмаршала Кутузова». Прибежал в санроту на своих ногах, - а у меня осколок торчит в брюшном прессе, внутрь не проник, видимо пройдя через металл пряжки потерял пробивную силу. . . Вытащили его быстренько, рану обработали, наложили повязку, и говорят –«Иди солдатик, воюй дальше!» Вот так, памятник Кутузову и пряжка трофейного ремня мне жизнь спасли.

Г. К. – Расскажите еще о людях, которые воевали вместе с Вами.

Н. О. - Люди были разные. Но сначала, давайте расскажу, о тех, кто оставил в моем сердце добрые воспоминания.
Командир батальона Марченко, был кадровым военным, успевшим окончить военное училище еще до войны. Тихий и спокойный человек, он преображался в бою, мог и пинка отвесить кому-то нерасторопному. Но на это, бойцы не обращали внимания и не оскорблялись, в бою нервы на пределе. Кто-то из батальонных умельцев пошил комбату фуражку, и после получения обновки, комбат уже никогда не одевал каску, даже под самым сильным обстрелом. Почему-то эта деталь запомнилась. . .
Пользовался уважением, был смелым и достойным офицером. Хороший был командир. В Германии, в конце войны, не «трофейничал», а воевал.
А самое главное, комбат берег своих солдат.
Замполит батальона, Долгобородов Александр Васильевич, бывший учитель из вологодской глубинки, уже пожилой человек, было ему лет под пятьдесят.
Нормальный был человек. Рота ведет огонь, смотрим, а он рядом, на огневой, а ведь мог и в штабе остаться. Два раза, когда выходили из окружения без техники, одним словом – «драпали пешим ходом», по принципу – «Ребята восток в той стороне, свидемся – допляшем», замполит мог бы на штабной машине прорываться, но оставался с солдатами, стрелял вместе с нами по немцам, отбиваясь от противника и так далее. Только один раз я слышал из его уст лозунг –«За Сталина !За Родину!». Приехал проверяющий майор из политотдела бригады, как раз в момент боя, и пришел с замполитом на позиции минометчиков. Мы ведем огонь, наш замполит встал рядом с минометами и крикнул пару этаких лозунгов, работая на публику. Вообще, я вам скажу – никто на фронте, в бою, не кричал: «За Сталина !» и подобную ахинею. Это уже выдумки борзописцев.
Наш замполит, иногда приходил в роту, читал передовицы газет, но «дешевой» пропаганды мы от него не слышали. С комбатом он не дружил, по крайней мере землянки у них были – у каждого своя.
Начальник штаба батальона Сосновский. После войны женился на санитарке из нашего санбата. В 1973 году, ветераны бригады собрались на встречу в Киеве. Сосновский тяжело болел, приехать не смог, но прислал нам письмо. Когда нам его письмо зачитали вслух, у многих на глазах выступили слезы. . Такие были добрые и проникновенные слова для своих боевых товарищей. . .
Парторг батальона, старшина Соколов, интеллигентный и образованный человек из Ленинграда. Смелый солдат. На плацдарме, под бомбежкой, давал мне рекомендацию в партию. Сгорбившийся в окопе рядом с нами, инструктор политотдела бригады, в эти минуты, проклинал судьбу и начальство, пославшего его на правый берег проводить прием в партию. Единственное, что я тогда не мог понять, почему Соколов, скрывал, что он еврей. После боев конца 1943 года, нас привезли в тыл, фотографироваться на партбилеты. Кстати нельзя было фотографироваться в погонах на партийный документ. Инструктор политотдела увидел меня и говорит –«Орлов, ты как там на плацдарме жив остался?».
Леонид Василенко, мой верный друг и товарищ, неоднократно спасавший мне жизнь. С ним вместе, мы прошли рядом всю войну : ели из одного котелка, укрывались одной шинелью на ночлеге, выходили из окружения, хоронили товарищей. Самый дорогой мне человек. После войны жил на своей родине, Украине.
Ребята из взвода, фамилии которых я вас просил написать.
Сайфуллин, наш писарь, башкир. Один раз чуть моей матери инфаркт не организовал. Я лежал в госпитале, а он решил написать моим родным обо мне. Письмо на отпечатанном ! бланке, начиналось словами – «Ваш сын, сержант Орлов Н. А, проявив в боях за Советскую Родину мужество и героизм. . . . » Мать начала читать, так и рухнула без сознания. Это был стандартный текст для похоронки, и далее писали обычно так –«пал смертью храбрых. . . (. или убит). . . » и т. д. Правда Сайфулин, дальше продолжил – «. . . и героизм, был ранен, и командование части выражает Вам благодарность за воспитание сына», и прочее.
Наш врач капитан медицинской службы Титаренко, славный человек. В самом конце войны он чудом выжил. Снаряд попал в дом, где он находился, все погибли, только Титаренко уцелел.
Мой последний командир взвода Иван Иванович Пустовойт, с которым мы заканчивали свою войну. . Могу о нем сказать только самые хорошие слова. Это в пехоте взводных убивало за пару дней, а у нас, если повезет, можно было и полгода повоевать, пока не заденет или не убьет.
Можно рассказать еще о многих смелых и достойных людях

Г. К. - Были и недостойные ?

Н. О. - Попадались разные типы, хватало и сволочей.
После того, как прибыли на Украину, у нас появился какой-то старшина. Мужик, лет 35-ти. Мы костер в воронке развели, что-то варим себе, он и подошел с котелком. Внимательно смотрел на меня, и вдруг сказал –«А ты солдат ведь из евреев будешь. Знаю я вашего брата. Ничего в бой пойдем ты у меня быстро героем станешь, уж я за тобой пригляжу, ты у меня не спрячешься ». Отвечаю : «Только вместе с вами, товарищ старшина». «Что вместе со мной?!» – вскипел он. Дальше говорю ему : «Героем стану вместе с вами, рядом в атаку пойдете». Он только выматерился. У нас был бывший курсант, гомельский еврей, до училища уже год проведший на фронте. Он подошел ко мне и сказал –«Наум, успокойся, и на эту гниду внимания не обращай. Если он «дернется», я его в первом же бою успокою» - и показывает рукой на свою винтовку. Только не пришлось моему товарищу на этого старшину патрон истратить. Началась бомбежка. Рядом сожженная дотла деревня, укрыться негде. Упали в какую-то воронку, один на другого, лежим молча, смерти ждем. А старшина этот, от страха ногами всех пинает, локтями «работает», все пытается поглубже, в спрессованную людскую массу на дне воронки, как штопор войти. Глаза безумные, меня рукой схватил за гимнастерку, орет –«Жиденок!». . . Тут от разрыва ближайшей бомбы, ему осколок в спину и прилетел. Не насмерть. . . Помпохоз батальона был страшный трус и скупердяй. Все солдаты его просто за человека не считали. Он как-то пристроился на спиртовом примусе оладьи жарить, для себя и офицеров штаба. Устроился на краю оврага, привязав за сосну крепкую веревку, чтобы в случае артобстрела или бомбежки, держась за нее прыгнуть в овраг. Горка оладушек уже аппетитно лежала рядом с ним, распространяя непередаваемо вкусный запах, от которого кружилась голова. Я шел с Леней Василенко. Увидев помпохоза, мы только переглянулись, без слов поняли друг друга, и крикнули –«Воздух!». Как и следовало ожидать, помпохоз схватился за веревку и сиганул в овраг. Когда он поднялся, от оладушек оставался только запах. На следующий день особист ходил по расположению батальона и безуспешно пытался выяснить, кто подал команду «Воздух!».
Знаете, я не хочу больше рассказывать о людях, которые в моей памяти сохранились, как трусливые ловкачи или подлые лизоблюды. Бог им судья, столько лет прошло. . . С годами, на многое смотришь иначе и относишься к прошлому спокойней. Даже если говорить о трусости. На Букрине, некоторые, не могли встать из окопа и пойти в атаку. Цеплялись за землю в буквальном смысле. Подняться навстречу пулям не было у них моральных сил. Жизнь один раз дается. Я презирал их в те минуты, не прощая слабоволия. . . А сейчас. . . Если честно, я не видел отчаянных смельчаков, бездумно, безрассудно бросавшихся под пули. . . Смерти боялись все. Просто многие смогли переступить черту, за которой, отрешившись от всего земного, человек воюет, идет на риск, не дрожит от страха. Инстинкт самосохранения отступает на второй план. . . А другие не способны на такой поступок. . . Я перед боями, хоть и коммунистом был, иногда говорил шепотом слова молитвы. На передовой атеистов нет. Надеялись на себя, на верных товарищей, да на Бога.
Ну если еще командир был толковый, и на него надеялись тоже, что зазря не погубит.

Г. К. - Вы упомянули особиста в своем рассказе. Вашей части нередко приходилось воевать в немецком тылу. Работники особых отделов каким-нибудь образом «профилактировали» личный состав перед рейдами ?

Н. О. – В нашем отдельном батальоне, в котором то и служило намного меньше двухсот человек, была два особиста - старший лейтенант, за глаза называемый «страшным лейтенантом», и старшина. Офицер –особист, все время, -«ратно трудился » в штабе батальона, и ничем особо выдающимся не запомнился. Его «верный соратник», старшина, иногда подсаживался к кострам минометчиков, пытался заводить задушевные беседы, но «нема дурных». Мой командир расчета, по прозвищу «Дед», не терпевший представителей этого «рода войск», сразу прогонял его –«Тебе тут нечего делать, иди к своим», - и показывал рукой в направлении штаба. Никакой мести или просто мелкой пакости не последовало. «Странный» особист оказался этот старшина, незлобный. Я не помню каких-то показательных расстрелов или например случая, чтобы у нас кого- то «закатали» в штрафную роту. В середине сорок четвертого года нас пополнили западными украинцами. Среди наших батальонных «западенцев» вроде никто к немцам не перебежал. Один из «западников», высокий, здоровый парень, по фамилии Нечитайло, стал одним из лучших солдат в батальоне.

Г. К. - По Вашему мнению, институт комиссаров оправдал себя на войне?. Или это был лишний балласт для армии, мешавший воевать?. Насколько удачно наши политорганы противостояли немецкой пропаганде ?

Н. О. – Я был простым солдатом и сталкивался с политруками младшего звена, большинство из которых не были трусами, и оставили о себе только хорошее впечатление. Я о них уже говорил: Долгобородов, Соколов. А про политотдельцев более «высокого полета», мне трудно сказать что-либо дельное. Наверное они были нужны, особенно в первые годы войны. У немцев пропаганда не всегда была тупоголовой. Часто, вместе с бомбами сбрасывали на наши головы листовки. На них - Сталин и Эренбург, оба с трубками и текст : «Вами командуют евреи! Сдавайтесь! Эта листовка –пропуск в плен!». В конце войны, они нам бросали листовки, 1941 года выпуска, видимо их остался большой запас. Там текст был уже неактуальный : «Мы воюем против жидов и коммунистов. Колхозов не будет, гарантируем хорошее обращение с пленными» и прочая чепуха. Но самые «забавные» листовки, кидали в апреле сорок пятого, «учили» наших солдат как стать симулянтом и отлынивать от участия в боях. Это уже было несерьезно. А в сорок первом, с такими листовочками –пропусками, много народу к немцам утекло. . . Очень запомнился приезд Ильи Эренбурга в нашу бригаду в последние дни 1944 года. Всех солдат выстроили в каре, посередине стоял грузовик, из кузова которого знаменитый писатель, «сталинский рупор», говорил нам –«Вот там, в десяти километрах, перед вами проклятая немецкая земля, логово фашистского зверя. Земля извергов и убийц, насильников и мародеров. Вы пришли на эту землю, чтобы отомстить за смерть, боль и слезы советских людей!» - и так далее, в таком же русле. Его слова, невзирая на патетику и пафос, доходили до каждого солдатского сердца. . . Но он уже не призывал, как годом раньше –«Увидишь немца, убей !». Встреча с гражданским немецким населением уже стала реальностью.
Политорганы были нужны, не все солдаты понимали - за что и ради чего они воюют. Не удивляйтесь этим словам.

Г. К. - Фронтовые артистические бригады у вас тоже бывали?

Н. О. - Нет, такой роскоши нам не досталось. Несколько раз за войну я видел кино. В штабе бригады была кинопередвижка. Случайно один раз туда попал, и как раз на киносеанс для наших тыловиков. Показывали американскую комедию. Название картины, если верно помню – «Джон из динки-джаза».
«Киноманами» мы стали в городе Лигниц. Зима сорок пятого. Ворвались мы туда внезапно, под вечер. Нас не ожидали, до линии фронта была добрая сотня километров. Немцы спокойно пили пиво, заходили в кинотеатр на центральной площади. И тут батальон советских танков и минбат на машинах !. . . . Мотострелков с нами не было. У немцев поднялась дикая паника, сопротивления почти не оказывали. Мы зашли в опустевший кинозал, киномеханик сбежать не успел. Так и посмотрели хит тех времен, фильм –«Девушка моей мечты» на немецком языке. Пока мы там сутки стояли, еще несколько картин посмотрели. «Соскучились» по искусству. А потом снова, вперед !. . . Что еще вспомнить про «культурный досуг» на фронте ?
Газеты нам замполит в роту приносил. Но в основном, для нас, воевавших на передовой, - «музы молчали».

Г. К. – Вы прошли Польшу, Германию, закончили войну в Чехословакии. Чем запомнились встречи с местным населением?

Н. О. – В Польше местное население относилось к нам скверно. Хмурые настороженные лица поляков смотрели нам вслед с плохо скрываемой ненавистью. Поразила их какая-то непонятная прижимистость. Сковородку –«потельню» или там лопату попросишь на время, - ответ везде был одинаков –«Все герман забрал. Ничего нет».
В Германии мы увидели, что такое цивилизация. Даже к самому маленькому немецкому поселку вела асфальтированная дорога. Все деревья вдоль дорог были пронумерованы. Кругом чистота. Сельские сортиры были выложены кафелем. Поразили имперские дороги. На обочинах не было телеграфных или электрических столбов Лента дороги использовалась немецкой авиацией как взлетная полоса, и мы от немецких самолетов в конце войны лиха натерпелись немало. Дома с роскошной, по нашим понятиям и представлениям, обстановкой. Огромные погреба, заставленные банками с провизией, солониной, компотами, вареньями. . Еды в их запасниках было столько, что немцы еще могли спокойно лет пять в блокаде просидеть, продолжая войну . Там мы себе отъели «ряшки»: в грузовиках, рядом с минометами и боезапасом, размещались «взводные продуктовые склады». Бесхозной скотины и живности было столько, что дошло до того, что некоторые подходил к свинье, стреляли в ухо из автомата, отрезали у убитой свинки ногу, поджаривали ее, а тушу бросали на месте. Но вскоре эта «лафа» закончилась, и мы опять перешли на русскую кашу с американской тушенкой.
Теперь по поводу трофеев. Наглого грабежа на моих глазах не было. Если кто-то что-то брал, то только в брошенных домах и магазинах. «Всевидящее око» особистов в Германии не дремало. За мародерство иногда расстреливали. . . Офицеры наши, брали в особняках картины, гобелены и прочие серьезные вещи. Когда разрешили посылать посылки домой, были ограничения в весе, если я не ошибаюсь, офицер мог послать посылку до 8 кг веса, солдат - до трех килограм. Я матери послал посылку с отрезами ткани и она благополучно дошла до адресата. Нарвались как-то на ящик немецких часов –«штамповок», все расчетом соорудили посылки, но эти посылки «пропали без вести». У каждого в роте появилась «коллекция» часов и зажигалок, которую держали, как правило, в котелках. Знаменитая фронтовая игра «махнем не глядя», уже выглядела так – стоят двое, у каждого, за спиной котелок, которыми и «махались». Но чтобы кто-то кольца золотые в кисете таскал – я не видел.
Я в бою, под городом Гольберг, добыл себе великолепный трофей- инкрустированный миниатюрный пистолет «вальтер» с позолотой, которым очень гордился. Трофей был боевой. После войны приехал в военное училище в Иваново, так там, при зачислении, тыловые старшины- каптерщики, подходили и тихо, очень душевно говорили – «Солдат, ты пистолет часом с фронта не привез?. Давай мне, я сохраню до выпуска, а то в училище постоянно «шмонают» на тему трофейного оружия». Вроде и «тертыми калачами» мы уже были, так все равно, по наивности доверились этим «героям тыла», и в итоге –«Прощай оружие», больше мы этих стволов не увидели. После подходишь к такому старшине и спрашиваешь –«Как мой «вальтер» поживает ? » В ответ слышишь –«О чем ты, товарищ курсант. Хранение трофейного оружия подсудное дело. Нету у меня его». . . Сволочи, другого слова и не подобрать. . .
Никто в минбате не убивал гражданских немцев. Наш особист был «германофил». Если бы такое случилось, то реакция карательных органов на подобный эксцесс была бы быстрой . По поводу насилия над немецкими женщинами. Мне кажется, что некоторые, рассказывая о таком явлении немного «сгущают краски». У меня на памяти пример другого рода. Зашли в какой-то немецкий город, разместились в домах. Появляется «фрау», лет 45-ти и спрашивает «гера коменданта». Привели ее к Марченко. Она заявляет, что является ответственной по кварталу, и собрала 20 немецких женщин для сексуального!! обслуживания русских солдат. Марченко немецкий язык понимал, а стоявшему рядом со мной замполиту Долгобородову я перевел смысл сказанного немкой. Реакция наших офицеров была гневной и матерной. Немку прогнали, вместе с ее готовым к обслуживанию «отрядом». Вообще немецкая покорность нас ошеломила. Ждали от немцев партизанской войны, диверсий. Но для этой нации порядок –«Орднунг»- превыше всего. Если ты победитель – то они «на задних лапках», причем осознанно и не по принуждению. Вот такая психология. Еще раз говорю, я не помню, чтобы кто-то из моей роты изнасиловал немку. В минроте народу немного, такие бы «деяния», рано или поздно, стали бы известными для своих товарищей. Язык мой –враг мой, кто-нибудь из своих бы сболтнул чего, главное - чтобы не особисту.

Г. К – Бои на немецкой земле судя по рассказам многих ветеранов отличались ожесточенным сопротивлением германских войск. Ваша бригада дошла до Берлина. Чем запомнились последние бои?

Н. О. – Нашей бригаде наверное относительно повезло. Серьезных боев с середины марта 1945 года я не припомню. Все время мы продвигались вперед на машинах, я даже не вспомню, чтобы минбат, в полном составе, разворачивался в боевой порядок для ведения огня в последние два месяца войны. Были какие-то мелкие стычки, но танковый таран бригады пробивал немецкую оборону. В Берлин мы не входили, находились в нескольких километрах от южной границы города. В мае нас кинули на Прагу, за ночь из Цоссена дошли форсированным маршем до Праги, и тоже был только один сравнительно тяжелый бой на чешской земле. Очень тяжелые схватки были во время Висло-Одерской операции. Брали с боем город Оппельн. Город горел. Мы ворвались на какую- то площадь в центре города, поставили минометы прямо на булыжную мостовую, начали вести огонь, и тут по нам, с близкого расстояния открыли стрельбу два немецких пулемета. Трассиры очередей выбили полностью два расчета, и ранили еще нескольких ребят из других расчетов, пока мы успели подавить эти пулеметы. И то нам повезло, что накрыли немцев сразу. . . А насчет упорнейшего сопротивления, - немцев, бросающихся со связками гранат под наши танки я не видел. Фаустники - другое дело, доставляли много хлопот.

Г. К. - Как часто Вам приходилось вести бой из личного оружия?

Н. О. – Если считать бои начиная с сорок четвертого года, то всего раз пять. А вот в сорок третьем я настрелялся из винтовочки. В минроте никто из командиров не смотрел особо, с каким оружием ты воюешь. У меня по очереди перебывали – карабин, ППД, «мосинская» винтовка, немецкий автомат, а заканчивал войну с нашим родным ППШ. Вообще, неучтенного «бесхозного» оружия или трофейного немецкого - у нас было навалом. Отстреливаться часто приходилось в окружении. Бегут на нас немцы, стреляем в них, кто-то падает, а убил ты его или только ранил – попробуй разбери в оборонительном бою. Одно время я считал, в скольких немцев попал, а потом прекратил. В рукопашных схватках мне не довелось участвовать.

Г. К. - Расскажите о особенностях фронтового быта, начиная от обмундирования и еды, заканчивая, например, такими деталями, - как носили награды на передовой?.

Н. О. - Наш быт несколько отличался от быта окопников из стрелковых рот, все же у нас был «студебеккер»- «дом на колесах», часть наша была механизированной. Грязь месяцами в окопах мы не месили. А в остальном, все тоже.
Еда была однообразной : каша, суп из гороховых концентратов, изредка приправленный «ленд-лизовской» тушенкой. Если где-то коня убивало, то для нас это был весомый приварок. Хотя коней в бригаде почти не было. На формировках наш рацион оставлял желать лучшего, но до голода не доходило. Иногда, «по-тихому» картошки накопаешь. В немецком тылу мы уже сами о себе заботились. Продуктовые «трофеи» хранили в «студерах», но когда машина выходила из строя, или мы по несколько суток выходили к своим пешим ходом, то никто нам «сухие пайки» не раздавал. Поэтому, каждый берег в вещмешке кусок сала, сухари, и если повезет пару банок консервов. Для меня высшим лакомством на войне был кусок хлеба с насыпанным сверху на него сахарным американским песком. На сахарок воды чуть-чуть плеснешь и вкуснее этого «пирожного» ничего на свете нет. Крестьян мы не грабили, «экспроприациями» не занимались, но когда переходили на «подножный корм» или на «бабушкин аттестат» - всякое случалось. В Германии мы своим гастрономическим фантазиям дали волю, а до этого. . .
На Днепре, как-то, трое суток ничего не ели, даже черного сухаря ни у кого не осталось. У убитого немца нашел плитку шоколада, поделили на два расчета, «шикарный» получился обед. . .
Обмундированием нас обеспечивали плохо, часто ходили оборванцами. С убитых не брали вещей, примета плохая, редко кто отваживался. Я вообще был человек не практичный. Мой «ангел-хранитель» Василенко был парень пробивной, все пытался меня «перевоспитать от интеллигентских привычек». Вы не поверите, но пойти к старшине и унижаясь, клянчить у него сапоги, было выше моих сил. Так всю войну в обмотках с ботинками и провоевал. Когда в училище прибыл, то «тыловые» удивились, мол как это?, сержант-фронтовик, с пятью боевыми наградами, и в обмотках?. Зимой воевали в ватниках, только иногда шинель сверху оденешь. Вязанных подшлемников или свитеров никто не носил, это было бы излишней роскошью для наших «постоянных заклятых спутников» - вшей. Мы же месяцами не мылись и не раздевались. Прожаривали одежду на вошебойке, давили этих насекомых, но вши появлялись снова, доставляя нам дополнительные страдания.
Награды носили кто как горазд. В пехоте старались вообще не вешать регалии на гимнастерки, чтобы блеск серебра не привлек немецкого снайпера. Нам от снайперов доставалось меньше, но все равно, был свой «патент». На гимнастерке делался надрез с левой стороны, из лоскута ткани пришивался внутренний карман. Колодки от медалей были видны на гимнастерках, а сами медали располагались в этих «карманах» на груди. Была для этого еще одна веская причина. Металлическое ушко у медалей было слабым и часто, люди медали теряли. Оставалась только сиротливая колодка. Чем награжден? У меня к концу войны было два ордена Красной Звезды, две медали «За отвагу» и медаль «За Боевые заслуги». Ордена с винтовым креплением некоторые в пехоте носили винтами наружу. Солдатам редко давали ордена, и у нас, бойцы, скромностью не отличавшиеся, иногда могли нацепить орден Славы прямо на шинель, мол смотрите, перед вами орденоносец.
Очень серьезной проблемой для нас являлось постоянное недосыпание и физическая усталость. . Не спишь иногда по двое суток, да каждый день пеший переход километров на восемьдесят. . . Даже для молодого организма это невыносимая пытка. Мерзли конечно мы все время. Нечасто везло найти крышу над головой для ночлега. Это на формировках или на отдыхе в тылу как-то устраивались, но когда воюешь. . . На голой земле спишь под проливным холодным осенним дождем, на снегу, в полузатопленной талой водой траншее, и так далее. . .
С Василенко одну шинельку на землю постелим, другой укрываемся, вот и весь комфорт. Постоянный холод, сырость, мокрое обмундирование липнет к телу. . . К такому трудно привыкнуть. Вечная мечта – где-нибудь обогреться и обсохнуть.
Кузова у наших машин открытые, металлические, - зимой едешь, а тебя холодный ветер до костей пробирает. Все это – обычный фронтовой быт, обычные солдатские невзгоды, об этом можно много рассказывать. . .

Г. К. - Если возможно, расскажите подробнее, что представлял из себя рейд бригады в тыл немцев, и каким было участие минбата в боевых действях?

Н. О. - В рейд собирались основательно, брали по три боекомплекта, все ненужное барахло сваливалось в кучу у старшины. Минометы ставили в кузова, иногда в разобранном виде. Прицел у наводчика, банник для чистки ствола у плитового, а ствол, лафет-двунога и опорная плита вместе с лотками для мин помещались на дне кузова. Сами сидели на откидных сиденьях вдоль бортов. Раздавали нам также гранаты, но я помню, что бросать их в бою в немцев пришлось за войну всего один, или может два раза. Заранее готовили и подгоняли снаряжение, брали побольше патронов, провиант, с «удовольствием» предвкушая вариант пешего отхода по тылам врага. Ночью входили в прорыв вслед за танками и мотострелками. Когда получали приказ спешиться - размещали минометы на открытых позициях, просто на земле, но иногда, у нас было время выкопать окоп для миномета. Корректировщик и связист выдвигались вперед, и мы начинали стрельбу по врагу, обычно по закрытым целям. В случае, если бригада занимала оборону, мы находились на расстоянии 500-800 метров от передовой траншеи. Если за ночь, бригада не успевала выполнить поставленную задачу и отойти, то утром немцы кидали на нас все резервы. Как правило, все начиналось с массированных бомбежек, а потом подтягивалась артиллерия и танки. А дальше : или мы отходим, или приказ стоять до последнего. Одно время я был ротным связистом, заменяя убитого телефониста. Так уже знал по своему опыту, если приказывают - «Сматывай связь», - значит отход наш будет организованным. А если видел, что все бегут без приказа, - надо бросать к черту катушку и аппарат и как говорится –«рвать когти», - значит немцы нас зажали со всех сторон и каждая минута промедления может стоит жизни. Больше смерти я боялся попасть в плен, сами понимаете почему. Если в обороне мы полностью тратили запас мин, то тогда минрота воевала как простая пехота. Сейчас даже не вспомню, сажали ли нас, минометчиков, когда-нибудь на танки в качестве десанта. Потери у танковых десантников были огромными. На броне танка негде спрятаться от осколков и пулеметных очередей. Ладно убьют, но если кого ранят, то человек падал с танка под гусеницы сзади идущих боевых машин. . .
Выход из окружения без машин, наш «драп-марш» по тылам врага – сам по себе жесточайшее испытание. Матчасть бросать нельзя. Тянешь на горбу плиту от миномета или ствол, если споткнешься, тебе же этой плитой могло череп размозжить. Нас, простых солдат, за утрату минометов в окружении, особо не «терроризировали», а с командиров был спрос. Прицелы выносили с собой всегда. Остатки боезапаса тоже старались вынести с собой. По две мины привязывали за стабилизаторы обмотками и вешали на шею. Они стукались друг от друга, и если мы обнаруживали покраснение глазка на острие головки мины – это означало, что мина встала на боевой взвод и пользоваться ею нельзя : разнесет ствол вместе с расчетом. . . Иногда расчеты разрывало

Источник: http://polk69wunsdorf.narod.ru/